- Чем пахнет? Алхимией. Как и все вокруг - улыбаясь, постаралась уйти от ответа. Трудно было охарактеризовать терпкий запах зеленого дыма, его обволакивающую густоту, горькость металла и сладковатость трав. Как можно разделить словами ощущение на составляющие и вновь соединить, чтобы получилось цельно, единое, полное понятие?

Дед поглаживал слегка узловатыми пальцами кусок хлеба, отбивал мозолистой подушечкой неизвестный охотнице такт и рассматривал ее, а она не могла смотреть ему в лицо из-за глаз. Страшных и притягательных своей необычностью. Казалось, что узкий, черный зрачок плавает по белку, не встречая преград, светлая, серая радужка лишь намечала границы, но не затеняла их полностью, от того и казалось, что острый, черный камешек, осколок чего-то пронизывает тебя полностью и видит сущность. Было страшно. И любопытно, как же, как может быть такого цвета радужка? Может, она темнеет пока на нее не смотришь? А если прищуриться, то взгляд не будет такой страшный? Елизовета поднимала глаза, впивалась ими во взгляд деда, но, не видя изменений, вновь начинала рассматривать пальцы деда, измазанные в синем порошке.

За отношение к жизни и свободу от всех предрассудков себя люблю.

Его улыбнула непринуждённость и простоватость обхождения здешних жителей, было в ней нечто милое, нечто согревающее и заставляющее самого становиться чуть мягче. Норгель давно толком не сталкивался с людьми как с расой и как с живыми и чувствующими существами и сейчас был весьма рад их обществу.
В комнате было было по-простетски уютно, пахло свежеструганным деревом. Принесли воду и одежду. Норгель поблагодарил девушку, присел и стал думать, стоит ли ему мыться или нет. С одной стороны, запах кислоты стоило приглушить, а с другой ему было лень возиться с пазами для крыльев, прикрывая их задвижками с помощью мысленных команд, хоть воде было и не противопоказано туда затекать, однако Норгель всё-таки не очень любил ощущение текущей по сообщающим трубкам воды… В итоге он разделся до пояса, сполоснулся, не задевая пазы и обсуждая с Унхетом всякую несуразицу, затем глянул на сложенную одежду и увидел прямоугольный каменный флакон на стопке принесённой ему одежды.
«Позаботились-таки…» – подумал он, выдёргивая деревянную крышку и затягивая ноздрями горьковато-хмельной запах…
«Охоха, хозяин, мне нравится местный парфюм, честно. Думаю, есть смысл им воспользоваться» – удивленно пролепетал Унхет, взбираясь Норгелю по руке и утыкаясь мордой почти в самый флакон…
«Интересненько…» – ответил он, намазывая синеватой мутной жидкостью кожу в районе плеч, висков и лба. «Надеюсь, теперь я для них не КИСЛЫЙ…»
Штаны и обувь он решил не переодевать, переложив в один из сапог катар и закрепив его там на внутренний ремешок, предназначенный специально для таких целей. Затем перекинул серебряные цепочки с Оком через голый торс, застегнул их и надел на него широкую зелёную рубаху с рукавом, едва доходившим до локтя и вышитым вязным узором. То ли она была настолько ему мала, то ли это просто был такой фасон. Вероятно, это была весьма роскошная вещь по здешним меркам, раз её преподнесли столь радостно принятым «птшествинникам».
Скрепя сердце, он засунул крылья под резную кровать и попросил Унхета пока оставаться здесь, затем напялил шляпу и спустился вниз, увидал хозяйку, улыбнулся ей, поблагодарил за «парфюм», вышел на крыльцо и стал ждать Лессу, наблюдая за снующими сюда и туда детишками и весёлым людом. Периодически непонятно зачем одаривал искромётной улыбкой местных матрон, которые как правило улыбаясь и хихикая ускоряли шаг… Всё вокруг дышало праздником. Ну, или по крайней мере, его предвкушением. А солнце и правда начало припекать…

Скромно начну с себя:
Я просто свободный дух, настолько древний, что не помню, кто и откуда, скитаюсь меж людьми, землями и Мирами, иногда находя приют в каком-то предмете или теле живого существа. И я становлюсь им, со всеми его знаниями, чувствами, ощущениями и мыслями. Мое присутствие заставляет носителя расцвести: стать прекрасным живописцем, или видным ученым, проникновенным оратором или просто профессионалом своего дела. Но от этого они быстро изнашиваются, начинают болеть и вскоре умирают. И я покидаю их тело, ставшее вдруг до невозможности бренным. Меня не заботит их гибель, поскольку у вольного духа нет ничего: ни чувств, ни забот. Есть только память, но она не имеет никакого значения!
Временно обосновался в колодце, в некоей местности, затерянной на просторах Необъятной.